Но Морган же никогда здесь не был!

А вот и нет. Тем вечером, ну или ночью, когда они приволокли ее домой. Когда на нее напали. Когда она была укушена. Да. Конечно. Все встало на свои места. Морган здесь был, мочился в ее туалете, пока она, укушенная, лежала на диване в комнате, а теперь она видела в темноте, не выносила света и жаждала крови...

Вампир.

Вот, значит, в чем дело. Это не какая-нибудь редкая и страшная болезнь, от которой можно вылечиться в больнице, или психотерапией, или...

Светотерапией!

Она хрипло расхохоталась, перевернулась на спину и, уставившись в потолок, быстро перебрала в голове все симптомы. Мгновенно заживающие раны, солнечные ожоги на коже, кровь. Затем произнесла вслух:

— Я — вампир.

Этого не могло быть. Их не бывает. И все же ей стало легче. Как будто давление отпустило. Словно камень свалился с плеч. Она ни в чем не виновата. Эти чудовищные фантазии, тот ужас, который она вытворяла с собой всю ночь. Она ничего не могла с этим поделать.

Это было... совершенно естественно.

Она приподнялась, открыла кран и села на унитаз, глядя на струю воды, постепенно наполнявшую ванну. Зазвонил телефон. Для нее это был лишь бессмысленный сигал, механический звук. Он не имел никакого значения. Она все равно не могла сейчас ни с кем говорить.

Оскар еще не успел прочитать субботнюю газету, лежавшую перед ним на кухонном столе. Она уже давно была развернута на одной и той же странице, и он раз за разом перечитывал текст под фотографией, от которой не мог отвести взгляда.

Статья была посвящена мертвецу, найденному вмерзшим в лед у городской больницы. В ней описывалось, как его нашли, как проходили спасательные работы. Здесь даже было небольшое фото Авилы, указывающего рукой в сторону проруби. Цитируя физрука, журналист исправил его грамматические ошибки.

Все это было крайне интересно и, безусловно, стоило того, чтобы вырезать и сохранить, но совсем не на это он смотрел, не в силах оторвать глаз.

Он смотрел на свитер на фотографии.

Под пиджаком мертвеца нашли скомканный детский свитер, и на фотографии он был разложен на нейтральном фоне. Оскар узнал его.

Ты не мерзнешь?

Под фотографией значилось, что покойного, Юакима Бенгтссона, последний раз видели в субботу, двадцать четвертого октября. Две недели назад. Оскар помнил тот вечер. Когда Эли собрала кубик Рубика. Он погладил ее по щеке, и она ушла со двора. Той ночью они с этим ее мужиком поругались, и мужик выскочил на улицу.

Неужели в тот вечер она это и сделала?

Да. Наверное. На следующий день вид у нее был гораздо лучше.

Он посмотрел на фотографию. Она была черно-белой, но в статье писали, что свитер был светло-розовый. Автор статьи рассуждал, не значит ли это, что на совести убийцы жизнь еще одного ребенка.

Стоп.

Маньяк из Веллингбю. В статье было сказано, что у полиции есть веские основания полагать: человек во льду стал жертвой так называемого ритуального убийцы, чуть больше недели назад пойманного в местном спорткомплексе и сбежавшего.

Так, значит, это был тот мужик?! Но... пацан в лесу... его-то за что?

Ему вспомнилось, как Томми, сидя на скамейке на детской площадке, провел пальцем по горлу.

Подвесили на дерево... перерезали горло... вжик!

Он понял. Понял все. Все эти статьи, которые он вырезал, бережно хранил, передачи по радио и телевизору, все разговоры, весь этот страх...

Эли.

Оскар не знал, что делать. Как поступить. Так что он просто подошел к холодильнику и вытащил лазанью, приготовленную для него мамой. Съел ее, не разогрев, продолжая проглядывать статьи. Когда он доел, раздался стук в стену. Он закрыл глаза, чтобы ничего не пропустить. К этому времени он знал морзянку наизусть.

Я В-Ы-Х-О-Ж-У.

Он быстро поднялся из-за стола, вошел в свою комнату, лег на живот, растянувшись на кровати и простучал в ответ:

П-Р-И-Х-О-Д-И К-О М-Н-Е.

Пауза. Затем:

А М-А-М-А?

Оскар ответил:

Н-Е-Т Д-О-М-А.

Мама должна была вернуться не раньше десяти. У них было по меньшей мере три часа. Отстучав ответ, Оскар откинулся на подушку. На какое-то мгновение он обо всем забыл, сосредоточившись на морзянке.

Свитер... газета...

Он вздрогнул и собрался было встать, чтобы убрать газеты, разложенные на столе. Она же увидит и поймет, что он...

Потом снова откинулся на подушку. Ну и пусть.

Тихий свист под окном. Он встал с кровати, подошел к окну и перегнулся через подоконник. Она стояла внизу, запрокинув лицо к свету. На ней была вчерашняя безразмерная клетчатая рубашка.

Он поманил ее пальцем: Подойди к двери.

— Не говори ему, где я, ладно?

Ивонн поморщилась, выпустила сигаретный дым уголком рта в кухонное окно и ничего не ответила.

Томми фыркнул:

— С каких это пор ты у нас куришь в окно?

Столбик пепла на ее сигарете стал таким длинным, что начал клониться вниз. Томми кивнул на него, помахав указательным пальцем, будто сбивая пепел. Она не обратила на это внимания.

— Что, Стаффану не нравится? Не выносит сигаретного дыма?

Томми откинулся на спинку кухонного стула, глядя на пепел и недоумевая, что же туда кладут, что он никак не осыплется. Затем помахал руками перед лицом.

— Я вон тоже дым не люблю. В детстве вообще терпеть не мог. Что-то ты тогда не больно окно открывала. А теперь вы только на нее посмотрите...

Пепел упал, приземлившись на колено матери. Она смахнула его, и на штанах остался серый след. Она подняла руку с сигаретой.

— Ничего подобного, я и тогда окно открывала. Почти всегда. Разве что пару раз, когда у нас были гости... Да и вообще, кто бы про дым говорил!

Томми ухмыльнулся:

— Да ладно тебе, смешно же вышло, согласись!

— И ничего смешного! А если бы началась паника? Если бы люди... А эта чаша...

— Купель.

— Точно, купель. Священник чуть в обморок не упал, там же один нагар... Стаффану пришлось...

— Стаффан, Стаффан...

— Да, Стаффан! Он, между прочим, тебя не выдал. Он мне потом сказал, как ему было тяжело, с его-то убеждениями, стоять и врать священнику в лицо, но он все равно... чтобы тебя защитить...

— Да ладно, сама, что ли, не понимаешь?

— Что я должна понимать?

— Себя он защищает, а не меня.

— Ничего подобного, он...

— А ты подумай!

Ивонн сделала последнюю глубокую затяжку, затушила сигарету в пепельнице и тут же закурила другую.

— Это же антиквариат. Теперь им придется ее реставрировать.

— А виноват во всем приемный сын Стаффана. И как это, по-твоему, будет выглядеть со стороны?!

— Ты ему не приемный сын.

— Не важно, это детали. Представь, я бы сказал Стаффану, что собираюсь явиться к священнику с повинной и признаться, что это я во всем виноват и зовут меня Томми, а Стаффан — мой... приемный хахаль. Вряд ли ему бы такое понравилось.

— Придется тебе самому с ним поговорить.

— Не. Только не сегодня.

— Слабо?

— Говоришь как маленькая.

— А ты ведешь себя как маленький.

— Ну признайся, что это было немножко смешно?

— Нет, Томми. Не смешно.

Томми вздохнул. Он, конечно, был не такой дурак, чтобы не понимать, что мать рассердится, но надеялся, что где-то в глубине души она увидит во всем этом хоть немного комизма. Но теперь она была на стороне Стаффана. Оставалось это признать.

Так что проблема — настоящая проблема — заключалась в том, чтобы найти, где жить. В смысле, после того, как они поженятся. До тех пор он мог по вечерам ошиваться в подвале, пока Стаффан гостит у них, вот как сегодня. Около восьми у него закончится смена в полицейском участке, и он припрется прямиком сюда. Уж что-что, а выслушивать нравоучения этого хрена Томми был не намерен. Фиг.

Так что Томми зашел к себе, чтобы взять одеяло и подушку с кровати, в то время как Ивонн сидела и курила, глядя в кухонное окно. Когда Томми собрался, он встал в дверях кухни, зажав одной рукой подушку, другой — сложенное одеяло.