Суббота, 7 ноября (вечер)

Оскар накрывал на стол, а папа мыл посуду. Утка получилась — пальчики оближешь. На этот раз без дроби. Тарелки даже мыть было незачем — доев дичь и почти всю картошку, они начисто подчистили всю подливку хлебным мякишем. Это было самое вкусное — вылить на тарелку соус и макать туда куски пористого белого хлеба, мгновенно впитывающие в себя жижу и тающие во рту.

Папа не особенно кулинарничал, но три блюда — картошку с мясом, жареную селедку и морскую птицу — он готовил так часто, что уже набил руку. Завтра им предстояло готовить картошку с остатками дичи.

Перед ужином Оскар провел целый час в своей комнате. У него здесь была собственная комната — довольно убогая, по сравнению с их городской квартирой, но ему здесь нравилось. В городе у него висели плакаты, фотографии и всякая всячина, которая постоянно менялась.

Здесь же никогда ничего не менялось, за что он и любил эту комнату.

Она выглядела так же, как когда ему было семь лет. Стоило ему сюда войти, втянуть носом хорошо знакомый запах сырости, еще витавший в воздухе после спешной протопки, — как у него возникало ощущение, что время здесь стоит на месте.

Тут по-прежнему хранились комиксы про Дональда Дака и медвежонка Бамсе, собранные за несколько летних каникул. В городе он их больше не читал, но здесь — друroe дело. Он знал все истории наизусть и все равно их перечитывал.

Пока из кухни струились запахи, он лежал на своей кровати и читал старый номер комиксов про Дональда Дака. Дональд Дак, утята и дядюшка Скрудж отправились в далекую страну, где не было денег, и крышечки от успокоительного лекарства дядюшки Скруджа стали твердой валютой.

Дочитав комиксы, Оскар какое-то время провозился со своими блеснами, крючками и грузилами, до сих пор хранившимися в старой коробке для шитья, — подарок отца. Прикрутил новые крючки к донке — целых пять штук — и привязал наживку на салаку на лето.

Потом они поели и, когда папа домыл посуду, сели играть в крестики-нолики.

Оскар любил вот так сидеть с отцом: листок в клеточку на узком столе, их головы, склоненные над бумагой, почти касаются друг друга. Потрескивание огня в печке.

У Оскара, как обычно, были крестики, у папы — нолики. Папа никогда не поддавался и до некоторых пор был непобедим, хотя время от времени Оскару и удавалось выиграть партию. Но теперь они играли на равных. Возможно, благодаря тому, что Оскар так увлекся кубиком Рубика.

Одна партия занимала чуть ли не половину листка, и это было Оскару на руку. Он хорошо просчитывал ходы, запоминая подходящие клеточки, куда при определенной последовательности папиных ходов можно было поставить крестик, и выдавал нападение за защиту.

Этим вечером выигрывал Оскар.

Три партии подряд были обведены в кружок с буквой «О» посредине, и только одна маленькая, за которой мысли Оскара были заняты другим, была помечена буквой «П». Оскар поставил очередной крестик, получив вилку из двух четверок — очевидное поражение отца, ведь он мог перекрыть ноликом лишь одну из них. Папа вздохнул и покачал головой:

— Да, похоже, нашелся и на меня достойный противник.

— Похоже на то.

Формальности ради папа блокировал ноликом одну четверку, а Оскар поставил пятый крестик в оставшемся ряду, обвел партию в кружок и аккуратно вывел букву «О». Папа почесал щетину и вытащил новый листок. Поднял ручку.

— Ну, уж на этот раз...

— Мечтать не вредно! Давай, ты начинаешь.

Четыре крестика и три нолика спустя раздался стук. Дверь распахнулась, и в прихожей послышался топот — кто-то отряхивал снег с сапог.

— Здорово, мужики!

Папа поднял глаза от листка, откинулся на спинку стула и выглянул в прихожую. Оскар сжал губы.

Только не это!

Папа кивнул гостю:

— Входи, входи!

— Благодарствую.

Мягкие шаги, будто кто-то шел в шерстяных носках по коридору. Через минуту в кухню вошел Янне со словами:

— Та-ак, сидите, значит, отдыхаете?

Папа жестом указал на Оскара:

— Да, ты же вроде знаком с моим пацаном?

— Ну еще бы, — ответил Янне. — Здорово, Оскар. Как жизнь?

— Хорошо.

Пока тебя не было. Валил бы ты отсюда.

Янне прошествовал к кухонному столу. Шерстяные носки сползли и болтались на ногах, как растянутые ласты. Он отодвинул стул и сел.

— В крестики-нолики режетесь?

— Да, только сын-то у меня теперь ас. Куда мне до него.

— Понимаю. Небось в городе руку набил? Ну что, может, тогда со мной сыграешь, а, Оскар?

Оскар покачал головой. Он даже не мог заставить себя посмотреть Янне в лицо, он и без того знал, что увидит. Пьяные глаза, рот, растянутый в овечью улыбку, — да, Янне походил на старую овцу, и его светлые кучерявые волосы лишь усиливали сходство. Один из папиных «дружков» — и заклятый враг Оскара.

Янне потер руки с таким звуком, словно ладони его были покрыты наждаком, и в свете прихожей Оскар увидел, как на пол посыпались чешуйки кожи. Янне страдал каким-то кожным заболеванием, делавшим его похожим на гнилой красный апельсин, в особенности летом.

— Ну-ну. Сидите, значит? Тепло, светло, и мухи не кусают...

Всегда одно и то же. Вали отсюда со своей мерзкой мордой и старыми прибаутками.

— Пап, ну что, доиграем?

— Да, только у нас же гости...

— Ничего, играйте-играйте!

Янне откинулся на спинку стула с видом человека, которому совершенно некуда спешить. Оскар знал, что битва проиграна. Вечер окончен. Все будет как всегда.

Ему хотелось закричать, что-нибудь разбить, желательно морду Янне, когда отец подошел к буфету, достал бутылку и две рюмки и поставил их на стол. Янне потер руки, и в воздухе снова заплясали чешуйки.

— О, смотри-ка, кое-что, значит, имеется в закромах-то...

Оскар смотрел на листок с недоигранной партией.

Вот здесь он поставил бы следующий крестик.

Но на сегодня с этим покончено. Ни крестиков, ни ноликов. Ничего.

Папа принялся разливать, и водка с бульканьем полилась из бутылки. Узкий стеклянный конус наполнился прозрачной жидкостью. Рюмка в руке отца казалась такой маленькой и хрупкой. Почти незаметной.

И все равно ей удавалось все испортить. Все.

Оскар скомкал листок с незаконченной партией и бросил его в печку. Отец не протестовал. Они с Янне завели разговор о каком-то общем знакомом, сломавшем ногу. Потом поговорили о других известных им переломах, разлили по новой.

Оскар сидел перед открытой дверцей печи, наблюдая, как вспыхивает и обугливается листок. Потом принес остальные партии и тоже кинул их в огонь.

Папа с Янне взяли рюмки и бутылку и перебрались в большую комнату, папа позвал его «посидеть с ними, поговорить», и Оскар ответил: «Может, позже». Какое-то время посидел, глядя в огонь. Жар ласкал его лицо. Он встал, взял с кухонного стола чистую тетрадь в клеточку, вырвал из нее все страницы и поджег. Когда тетрадь, включая обложку, превратилась в пепел, он принес карандаши и тоже бросил их в печь.

*

Было в ночной больнице что-то особенное. Мод Карлберг за стойкой регистрации окинула взглядом почти пустой зал. Кафетерий и киоски были закрыты, лишь несколько посетителей скользили, как призраки, под высоким потолком.

В такой поздний час ей нравилось представлять, что она и только она блюдет покой гигантского здания больницы Дандерюд. Конечно же, это было не так. В случае проблемы ей стоило лишь нажать на кнопку, и в течение трех минут перед ней возникал охранник.

Чтобы скоротать время поздними вечерами, она изобрела одну игру.

Она придумывала профессию, место жительства и приблизительную биографию некоего абстрактного персонажа. Возможно, какую-нибудь болезнь. А потом примеряла все это на первого попавшегося человека. Часто результат оказывался по меньшей мере забавным.

Например, она выдумала пилота, проживающего на Гетгатан с двумя собаками, о которых во время командировок заботилась тайно влюбленная в пилота соседка (ну или сосед). Проблема пилота заключалась в том, что ему или ей мерещились зеленые человечки в красных колпачках, парящие в облаках, когда он / она сидел / сидела за штурвалом.