Он вез каталку по пустынным коридорам. Единственный звук, нарушавший тишину, — скрип резиновых колес по линолеуму. Здесь не было никаких стрелок на полу. Попавших сюда непременно сопровождал кто-нибудь из персонала.

Бенке пришлось ждать на улице, пока полицейский фотографировал тело. За ограждением стояло несколько журналистов с камерами, снимающих здание больницы, сверкая мощными вспышками. Завтра эти фотографии окажутся в газетах, снабженные пунктиром, указывающим траекторию падения.

Одним словом, знаменитость.

Очертания под простыней ничем этого не выдавали. Очертания как очертания. Бенке знал, что мертвец выглядел как настоящий монстр, что тело его лопнуло, как воздушный шар с водой, упав на промерзшую землю, и был рад простыне. Под простыней все равны.

И все же многие, пожалуй, испытали бы облегчение, оттого что эта глыба мертвого мяса скоро окажется в холодильнике, чтобы затем переехать в крематорий, когда патологоанатомы сделают свое дело. У покойника была рана на шее, особенно заинтересовавшая криминального фотографа.

Хотя какая разница?

Бенке считал себя в некотором роде философом, — видимо, профессия накладывала свой отпечаток. Ему так часто приходилось видеть, что такое человек, когда не остается ничего наносного, что он даже разработал собственную теорию. Она была довольно проста: «Человек — это мозг».

Его голос гулким эхом отозвался в коридорах, когда он остановил каталку перед входом в холодильник, набрал код и открыл дверь.

Да. В человеческом мозге заложено все, с самой первой минуты. Тело — лишь система жизнеобеспечения, которую мозг обречен таскать за собой ради собственного существования. Но с самого начала в мозге заложено абсолютно все. И единственный способ изменить такого, как этот, под простыней, — это прооперировать мозг.

Ну или отключить.

Механизм, удерживавший дверь открытой десять секунд после набора кода, до сих пор не починили, так что Бенке пришлось придержать дверь одной рукой, а другой взяться за изголовье каталки и втолкнуть ее в холодильную камеру. Каталка ударилась о дверной проем, и Бенке выругался.

Небось в хирургическом в один миг бы починили!

И тут он увидел что-то странное.

Слева от выпуклости на месте головы покойника на белой простыне проступило коричневатое пятно. Дверь за спиной Бенке со стуком захлопнулась, когда он наклонился, чтобы получше разглядеть. Пятно медленно росло.

Кровь!

Бенке был не из пугливых. К тому же такое бывало и раньше. Наверное, тромб закупорил сосуд под черепной коробкой, и теперь от толчка кровь просочилась наружу.

Пятно все разрасталось.

Бенке подошел к аптечке первой медицинской помощи и взял хирургическую клейкую ленту и марлю. Он всегда находил смешным наличие аптечки в подобном месте, хотя она, ясное дело, предназначалась для живых людей, которые здесь работали и могли пораниться — прищемить палец носилками или еще что-нибудь.

Взявшись за край простыни, Бенке собрался с духом. Он, конечно, не боялся покойников, но этот выглядел как черт знает что. А Бенке нужно было его перебинтовать. Ему же первому достанется, если в холодильной камере натечет кровищи.

Поэтому он сглотнул и откинул простыню.

Вид покойника не поддавался описанию. Непонятно, как он прожил с таким лицом целую неделю. В нем не оставалось ничего человеческого, кроме уха и глаза.

Они что, не могли его заклеить?

Глаз был открыт. Естественно. Века практически не было. Глаз был настолько изуродован, что, казалось, даже белок покрылся шрамами.

Бенке оторвал взгляд от лица покойника и сосредоточился на своей задаче. Источником пятна, судя по всему, была рана на шее.

Послышался какой-то тихий звук, и Бенке быстро огляделся по сторонам. Черт. Он все-таки нервничал. Снова этот звук. Прямо у самых ног. Бенке посмотрел вниз. Капля воды сорвалась с края каталки и упала ему на ботинок. Кап.

Вода?!

Бенке изучил рану на шее покойника. Под ней скопилась целая лужа, которая медленно стекала вниз.

Кап.

Он отодвинул ногу. Капля упала на кафельный пол.

Кап-кап.

Он ткнул в жидкость указательным пальцем, потер его о большой. Это была не вода, а какая-то склизкая, вязкая прозрачная жидкость. Он понюхал пальцы. Запах был незнакомый.

Когда Бенке снова взглянул на пол, там уже собралась небольшая лужица. Жидкость оказалась не прозрачной, а розоватой. Это походило на расслоившуюся кровь в пакетах для переливания. То, что остается после того, как красные тельца выпадают в осадок.

Плазма.

Тело кровоточило плазмой.

Как такое возможно — пускай завтра выясняют эксперты. Вернее, уже сегодня. Его работа — остановить кровотечение, чтобы не перепачкать хранилище. Ему хотелось домой. Забраться в постель под бок к спящей жене, почитать пару страниц детектива про комиссара Бека [33] и уснуть.

Бенке соорудил из марли плотный компресс и прижал его к ране. Ну и как прикажете теперь его крепить? Горло покойника было так раскурочено, что на нем живого места не осталось. А, да гори оно все огнем! Он хочет домой. Бенке оторвал несколько длинных кусков ленты и перемотал горло кое-как, на скорую руку, — наверняка завтра ему придется за это ответить, ну да черт с ним.

Я смотритель, а не хирург.

Закрепив компресс, он вытер каталку и пол. Потом вкатил труп в комнату номер четыре, потер руки. Готово! Хорошо выполненная работа и отличная история про запас. Наводя перед уходом порядок и гася повсюду свет, он уже представлял, как будет ее рассказывать.

Слыхали о том маньяке, что вывалился из окна последнего этажа? Так вот, мне поручили отвезти его в морг. Закатываю, значит, его, смотрю — что такое?..

Бенке поднялся на лифте в свой кабинет, тщательно вымыл руки, переоделся и на ходу кинул халат в корзину с грязным бельем. Вышел на стоянку, сел в машину и, прежде чем завести двигатель, спокойно выкурил сигаретку. Бросив окурок в доверху набитую пепельницу, повернул ключ в замке зажигания.

Двигатель барахлил, как всегда в холодную или промозглую погоду. В конце концов он всегда заводился, но сначала непременно нужно было поартачиться. Когда с третьей попытки завывания мотора превратились в ровный гул, его вдруг осенило.

Она же не сворачивается.

Черт. Жидкость, вытекающая из шеи покойника, не свернется под компрессом. Она просочится сквозь марлю и зальет весь пол. И когда через пару часов дверь откроют...

Черт!

Он вытащил ключ из зажигания, раздраженно пихнул его в карман, вышел из машины и направился обратно к больнице.

Гостиная была не такой пустой, как прихожая и кухня. Здесь был диван, кресло и большой журнальный стол с кучей всякой мелочевки. Три картонные коробки, какие используют при переездах, громоздились друг на друге рядом с диваном. Одинокий торшер бросал слабый желтый свет на стол. И все. Ни ковров, ни картин, ни телевизора. Окна были завешены тяжелыми одеялами.

Как тюрьма. Просторная тюрьма.

Оскар посвистел, прислушался. Так он и думал. Эхо, хоть и слабое. Наверное, из-за одеял. Он поставил сумку рядом с креслом. Металлические застежки сиротливо звякнули, соприкоснувшись с жестким пробковым полом.

Он начал разглядывать вещи на столе, когда Эли появилась из соседней комнаты, одетая в просторную клетчатую рубашку, которая была ей заметно велика. Оскар указал рукой на обстановку в комнате:

— Вы что, переезжаете?

— Нет. С чего ты взял?

— Просто подумалось.

Вы?..

Как ему раньше не пришло в голову! Оскар окинул взглядом предметы на столе. Одни игрушки. Старые игрушки.

— Тот мужик, который здесь раньше жил... он ведь тебе не отец?

— Нет.

— А он тоже?..

— Нет.

Оскар кивнул, снова огляделся по сторонам. Сложно представить, чтобы кто-нибудь по собственной воле мог так жить. Если они, конечно, не...